* * *

Сидевший за столом человек неопределённого возраста, длинноносый, худой, в сером взлохмаченном парике обмакнул в чернильницу перо. Взмахнул рукой, сбрасывая кандидатов в возможные кляксы, и, волнуясь, вывел первую строчку:

От жажды умираю над ручьём…

 

Мой друг, мой несравненный герцог Орлеанский, затеявший этот поэтический турнир! Чего Вы жаждете, прославить Вийона-Висельника или же осрамить?

О чём же написать в этих парадоксах? Опять обо мне?

Держите, сударь, вот история о Вийоне!

Но Вам она не понравится.

 

Принц, девка расточает чары?

Глянь, много ли бакланов у сучары,

А коли есть – любиться с ней не в масть!

Вмиг обос…ут тебя, как янычары,

Которым только выпить да украсть!

(отрывок из «Баллады на воровском жаргоне», перевод автора).

 

Говоря суконным языком полицейского донесения, знаменитый, хотя и юный, поэт с друзьями успешно грабил кассы колледжей и церковные ризницы. Защищаясь, убил нападавшего с ножом священника, после чего спасся бегством от правосудия. Понимая, что от потомков не скроешься, рассказывал, что вынужден был расстаться с Парижем из-за неразделённой любви!

Франсуа усмехнулся и покачал головой.

Три раза приговаривался к смертной казни, но трижды был парламентом помилован. Крыть нечем, аморальный тип!

Вот матушку, правда, всегда любил…

 

Да ладно! Подумаешь, юность…

Вийон, усмехнувшись, вывел следующую строку – казалось, безалаберная молодость спешила на помощь зрелости:

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя….

 

Ты будешь хохотать и на виселице, бедняга Вийон, подумал Франсуа, закусывая кончик пера. Иронии всегда хватало с избытком. Ну, а смешить удавалось самого короля! Луи XI не раз вытаскивал поэта из рук палача… а нечего богатых дразнить!

С другой стороны, кого же тогда дразнить?!

 

Вот истины наоборот:

Лишь подлый душу бережет,

Глупец один рассудит право,

И только шут себя блюдет,

Осел достойней всех поет,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

(«Баллада истин наизнанку»).

 

В Парижском университете вместе с науками юный лирик изрядно набрался свободомыслия.

Не сносить тебе головы, Франсуа… поэт даже расхохотался от собственных воспоминаний.

Не находя иного выхода бурлившим страстям, ваганты Латинского квартала то и дело перетаскивали межевой столб, издевательски прозванный «Хреном дьявола» («Pet au Deable»). В борьбе студенческой братии с королём Луи за наведение дорожного порядка университетские власти встали на сторону студентов! Сорбонна доставляла королевству не менее хлопот, чем Пикардия или Бургундия.

 

Да чёрта ли нам в провинции!

Именно выходцы из Сорбонны составили впоследствии славу Франции.

А пока… тряхнув головой, Вийон плеснул в глиняную кружку немного сидра. Крякнул, поморщился… сейчас бы стакан винца!

 

Проматывая последние гроши в компании крючкотворов-нотариусов, писцов и прочих мытарей – Франсуа иронически хмыкнул и почесал висок: а я тому и рад! – я предложил Парижу два сборника баллад, «Завещание» и «Завет»… хотелось пафоса, ну а как же! Наследники «Заветов» Вийона объявлять себя таковыми отнюдь не спешили.

 

Но вот что удивительно, заметят его потомки: три следующих века на этих горчайших, парадоксальнейших строках росла вся европейская поэзия!

 

Дожди нас били, ветер тряс и тряс,

Нас солнце жгло, белили нас метели,

Летали вороны – у нас нет глаз,

Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели.

(«Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы»).

 

Франсуа, Франсуа, в отчаянии размышлял Вийон… ну где ты, былая лёгкость пера, то и дело приводившая в отчаяние стихотворцев и лизоблюдов королевского двора, а то и дворов помельче рангом!

Человек за столом сдёрнул лохматый парик и вытер им разгорячённое морщинистое лицо.

К чёрту, к чёрту… allons-y, мэтр Вийон!

Рога трубят, пора на свалку истории. А вот вам всем, выкуси!

Укажите, куда стремится иголка, и я сошью вам всё платье…

Рука выводила размашисто:

 

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне – страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

(«Баллада поэтического состязания в Блуа»).

 

Воспитавший сиротку Франсуа дядя-капеллан из Монкорбье остался бы доволен питомцем.